Хранитель драконов - Страница 53

— Мама, я не сделала ничего плохого. Ничего. Мы просто сидели и разговаривали, вот и все. Татс не ухаживает за мной. Ты же сама сказала, что мы были у всех на виду, просто сидели и болтали. Татс вообще обо мне в этом смысле не думает. И никто не думает.

Сначала Тимара говорила негромко и спокойно, но на последних словах у нее так сжало горло, что она едва смогла выдавить их пронзительным шепотом. Слезы, почти непривычные ей и болезненно жгучие, собрались в уголках глаз и обожгли чешуйчатые краешки век. Она сердито смахнула их. Вдруг ей стало невыносимо находиться в одной комнате с женщиной, которая дала ей жизнь и возненавидела с тех самых пор.

— Я пойду посижу снаружи. Одна.

— Только оставайся у меня на виду! — выкрикнула мать.

Тимара ничего не ответила, но и не ослушалась. Она влезла на ветку, поддерживавшую дом, и направилась к ее оконечности. Мать этим вполне удовольствуется. Ветка вела в никуда, а если мать действительно захочет убедиться, что Тимара одна, достаточно будет выглянуть в окно. Девушка забралась по ветке дальше, чем обычно, и уселась, свесив ноги. Она смотрела вниз и болтала ногами, проверяя собственную храбрость. Если определенным образом сосредоточить взгляд, то становятся видны только яркие огни внизу. Каждый огонек — это освещенное окно.

Одни были яркими, словно фонари, другие — будто отдаленные звезды в глубинах леса. А вот стоит сфокусировать глаза по-иному, и увидишь скрещенные полосы и полоски темноты на фоне сияния внизу. Падающее тело не рухнет прямиком на далекую землю под деревом, нет. Тело будет ударяться о ветви, отлетать от них и, вопреки всей ее решимости, цепляться, пусть даже на миг, за каждую из этих веток. Не получится никакого быстрого падения и мгновенной смерти.

Тимара узнала об этом в одиннадцать лет. Тот день она помнила обрывками. Началось все со спора на стволовом рынке. Сейчас ей вспомнилось — это был последний раз, когда она вместе с матерью пошла на рынок, чтобы продать цветы, принесенные ею с Вершин. Стволовые рынки были лучшим местом для торговли. Расположенные близко к стволу обширные помосты нередко соединялись висячими мостами с другими деревьями. Сюда приходило много народа, и, конечно, чем ниже располагался рынок, тем богаче были покупатели. Собранные Тимарой цветы, темно-пурпурные и нежно-розовые, величиной с ее голову, источали необыкновенный аромат. Лепестки у них были толстыми и словно бы восковыми, а над ними возвышались ярко-желтые тычинки и пестики. Цветы расходились по хорошей цене, и мать целых два раза улыбнулась Тимаре, пряча в карман серебряные монеты.

Тимара сидела на корточках рядом с циновкой, на которой мать разложила товар, когда заметила пару обутых в сандалии ног, остановившихся прямо перед ней. Над сандалиями колыхался край голубого одеяния торговца. Тимара подняла голову и взглянула на его лицо. Старик, хмурясь, смотрел на нее, потом сделал шаг назад и резким тоном, в котором сквозило негодование, обратился к ее матери:

— Зачем вы держите такую девчонку? Посмотри на нее, на ее ногти, на уши — она никогда не продолжит ваш род! Вам надо было избавиться от нее и попытаться завести другого ребенка. Сегодня она ест, но надежды на завтра не несет. Это бесполезная жизнь, обуза для всех нас.

— Это ее отец пожелал, чтобы она выжила, и настоял на этом, — коротко ответила мать и опустила глаза, пристыженная укором старика.

И случайно встретилась взглядом с Тимарой. Девочка смотрела на нее снизу вверх, ошеломленная тем, что собственная мать настолько неуверенно ее защищает. Быть может, совершенно потрясенный вид дочери выжал каплю жалости из очерствевшего материнского сердца.

— Она много работает, — сказала она старику. — Иногда она ходит с отцом на сбор и приносит домой почти столько же, сколько он.

— Тогда она должна каждый день ходить на сбор, — жестко ответил тот, — чтобы ее труды могли возместить те ресурсы, которые она поглощает. Здесь, в Дождевых чащобах, все ценно, или в твоей семье об этом забыли?

— И ценнее всего жизнь ребенка, — отозвался подошедший отец Тимары, остановившись за спиной у старика.

Отец спустился, чтобы встретить их после торгового дня. Он только что вернулся из кроны, и его одежда пропахла корой и была испятнана соком листьев от лазания по ветвям. Тимара уже вышла из того возраста, когда детей носят на руках, но отец подхватил ее и понес прочь, к выходу с рынка. Короб на другом его плече был наполнен до половины. Мать поспешно свернула циновку вместе с нераспроданным товаром и побежала за ними по дорожке.

— Старый ханжа! — прорычал отец. — Хотел бы я знать, сам-то он отрабатывает то, что съедает? Как ты могла позволить ему так говорить о Тимаре?

— Он торговец, Джеруп. — Мать оглянулась почти со страхом. — Нельзя оскорблять его или его семью.

— О, торговец! — Голос отца был едким от притворного благоговения. — Человек, рожденный для богатства и привилегий. Он заслужил свое место точно так же, как любой старший ребенок: оказался достаточно умен, чтобы первым появиться на свет из чрева подходящей женщины. Или я не прав?

Мать запыхалась, пытаясь угнаться за ним. Отец был невысоким, но жилистым и сильным, как большинство сборщиков. Даже с Тимарой на плече он легко шагал по мостам и взбирался по лестницам, обвивающим толстые стволы деревьев. А мать, нагруженная лишь циновкой, едва могла держаться вровень с ним.

— Он видел ее когти, Джеруп, черные и изогнутые, как у жабы. Ей только одиннадцать, а чешуя у нее уже как у тридцатилетней женщины. Он видел перепонки у нее на ногах. Понял, что у нее это с самого рождения, и его оскорбило то, что ты решил оставить ее. И он не единственный, Джеруп. Он просто достаточно стар и заносчив, чтобы сказать об этом вслух.